^^

М Евграф Легкий

(Евграф Григорьевич Легкий)

Браки

Заметки

Личные заметки

Сын купца, жил и учился в гимназии в Екатеринославе
1879 - член харьковского народовольческого кружка
январь 1880 - арестован в Мариуполе
2 октября 1880 - по делу Сыцянко приговорен к каторжным работам, замененным, в виду несовершеннолетия, ссылкой на поселение в Иркутскую губернию
июль 1881 - в составе особой партии политических преступников был отправлен из Красноярска в Иркутск. В октябре того же года переведён на поселение в село Тункинское Иркутского округа
февраль 1882 - предпринял побег, месяц находился в бегах, был пойман и «по обстоятельству этому заключён в Иркутский тюремный замок»
В тюрьме требовал повысить ему денежное содержание и приравнять его к "привилегированным ссыльным"
В тюрьме отломал ножку от кровати и убил ею тюремного надзирателя. За убийствоИркутским военно-окружным судом приговорен к смертной казни
19 июля 1882 - повешен. Вешали его два раза - на первый веревка оборвалась

[http://www.hrono.ru/biograf/bio_n/narvolal.php]



"С паролем, данным мне Желябовым, пришел ко мне Гольденберг. Когда я припоминаю мое отношение к Гольденбергу, мне и теперь кажется странным то, что ни одной фактической услуги мне оказывать ему не приходилось. Другие, приходившие ко мне, всегда приходили не из праздного любопытства, а нуждаясь в какой бы то ни было помощи или указаниях. Это отношение ко мне Гольденберга - отношение праздного любопытства - и спасло меня: он не мог ничего сказать обо мне в чересчур откровенных своих показаниях, но сказанного им достаточно было дня того, чтобы после ареста Гольденберга и меня арестовали, как «крайнего революционера»
После своего ареста Гольденберг был перевезен в Одессу. Под влиянием хитрых приемов жандармского полковника, товарища прокурора и личного честолюбия, он дал откровенные показания и оговорил приблизительно сто человек. В числе этих оговоренных были юноши из Харькова, Александр Сыцянко и его отец Иосиф; оговорил он и меня
Молодой Сыцянко, Богуславский, студенты Блинов и Кузнецов были близко знакомы и составляли нечто вроде общей организации. Харьков всегда был город положительный... В нем были по преимуществу, люди мысли, не чувств и страстей... И этот кружок носил такой же характер деятельности, основанной на продуманной мысли, а не на порывах чувств и страстей
Кружок был народнический с оттенком народовольчества... Потом это направление, общее с некоторыми другими городами черноземной полосы, кто-то из старых радикалов назвал народнико-народовольческим... Люди этого направления, не партии, всегда оказывали помощь и содействия народовольцам без увлечения и страсти, как города по ту сторону Днепра. Харьковскую организацию тесно связывали те собрания, на которых присутствовали Гольденберг, Желябов, Перовская, Теллалов и другие нелегальные
Александр Сыцянко был в последнем классе реального училища. Его отец, лектор электротерапии в Харькове, имел мастерскую, в которой приготовлялись электрические аппараты для лечения. Ему нужны были 2-3 слесаря. При содействии сына в эти слесаря попали радикалы. Между ними был Ванечка Окладский. Ванечка работал в мастерской и в то же время заводил знакомство с другими рабочими города Харькова
Кружок Сыцянко, Блинова и других, в то время, когда организовались 3 совместных взрыва, держал склад или был этапом, где на перепутьи, временно хранились разные вещи: бурав, спирали Румкорфа, также нелегальная литература. Александр Сыцянко имел преимущество пред другими членами кружка. У его отца был собственный дом. Отец предоставлял детям полную свободу. В рассказываемое нами время отец Сыцянко строил второй дом. Нижний этаж этого дома настолько был достроен, что там поместилась сапожная мастерская, верхний этаж еще не был гож для жилья. Чердак тоже считался не жилым местом. Александр Сыцянко использовал этот чердак, как склад для нелегальной литературы. У молодого Сыцянко временно сохранялся бурав, которым сверлили стену, спирали Румкорфа, оказавшиеся не нужными после неудачного покушения под Александровском. Все это хранилось у Сыцянко в мастерской его отца
Мальчик, ученик сапожника, живший в недостроенном доме нижнего этажа, чем-то провинился. Он, скрываясь от наказания, залез на чердак. Желая найти укромный уголок, он как раз попал на склад революционных изданий. Забывши об опасности, угрожавшей ему за его проступок, или, может быть, своей находкой рассчитывая загладить вину, мальченка побежал с этой находкой к своему хозяину. Хозяин донес в жандармское управление. В ту же ночь был обыск. Нашли спираль Румкорфа. Арестовали утром Александра и его отца, нашли некоторые заметки с адресами других лиц кружка: Богуславского, Кузнецова, Блинова, Гейера. После обыска всех арестовали. Первое время на допросах они держали себя бодро
В это начало темного времени жизни русского общества был арестован и я, 19-го декабря 1879 года
В харьковской тюрьмe сидели в это время арестованные по нашему будущему процессу: Филиппов из Киева - член южно-русского рабочего союза, Хрущев - член рабочей боевой организации, народоволец, тоже из Киева, после еще привели Тринидатского по делу Лизогуба, казненного в Одессе из группы Черного Передела, доктора Булича и других
Наступил 1880 год
Богуславскому было всего 18 лет, у него была мать и невеста, Сыцянко всего 19 лет, Блинову около 21 года
Скоро через уголовных арестантов, убиравших наши параши, мы завели сношения со всей тюрьмой. Через некоторое время согласились устроить голодовку, чтобы добиться некоторых вольностей - общих прогулок по 4 человека, сиденья в камере по 2 человека. Некоторые юноши и до этого помещались в камерe по два. Это были Блинов, Кузнецов, Сыцянко и Легкий. Добились благодаря Легкому. Легкий, энергичный молодой человек лет 17 - 18 атлетического сложения, решил повеситься пред поверкой, в надежде что проходя при поверке военная стража, увидев его висящим сейчас снимет его. Вероятно ему пришлось бы провисеть до утра, так как заход в камеру стража считала пустой формальностью и на пути заглядывала в окошко в дверях, не интересуясь есть ли там кто-нибудь или нет. Камера Легкого была в конце верхнего коридора, поэтому оканчивая проверку, стража сейчас же проходила обратно, Легкий повесился в тот момент, когда услышал приближение стражи. Он слышал как стража подошла к его двери, потом, как он передавал, он потерял сознание и помнил только последний момент самочувствия, как бы уколы иголки в висках
Старший надзиратель, шпион по профессии, на обратном пути, посмотрел в окошко, увидев висящего Легкого. Отворил дверь и вместе со стражей вынул его из петли. Легкого привели в чувство; он объявил, что одиночное заключение для него так невыносимо, что все равно он покончит с собой, если его не посадят вместе с кем-нибудь из товарищей. Голодовка продолжалась 5 дней. Каждый день приносили пищу; юноши выбрасывали ее в коридор вместе с посудой. После нашего заявления о голодовка нас посадили по два в камере. Голодали мы сидя по два. Я сидел вместе с Никандром, мы не выбрасывали пищу, она стояла у нас на столе, также стояла на столе улучшенная пища Никандра, доставленная ему на остатки средств Лизогуба (средствами распоряжался Тринидатский). В первый же день нашей голодовки инспектор врачебного отделения вместе с полицмейстером обходили камеры голодающих; явились в нашу камеру, они говорили о том, что не могут подчиниться нашим требованиям, что существует известная инструкция исполнять которую обязано начальство и эта инструкция установлена не для того, чтобы заключенные вводили свои инструкции, заметил полицмейстер. Ему на это ответили: «задача полиции и задача обывателя диаметрально противоположны: обыватель, желает жить, развиваться, пользоваться жизнью; идеал полиции - кладбище, полиции нужен покой, а жизни нужно движение, борьба. Вот вы и осуществите этот свой идеал, если не исполните наших требований. Мы умрем». Наше объяснение произвело впечатление на инспектора врачебной управы Денисова, но чтобы узнать серьезно ли наше решение голодать, наши требования не удовлетворили сразу; только на 6 день нам объявили, что все требования удовлетворяются
Во время общих прогулок часть заключенных близко сошлась между собою. Отец Сыцянко с чувством декламировал стихи «Esse homo» - Оставь отца и мать, так начинались они. Образовался союз, вырабатывалось общее положение этого союза. В этом союзе приняли участие народовольцы из боевой рабочей организации, Николай Хрущев, член киевского южно-русского рабочего союза Филиппов, Легкий, А.Сыцянко, Лазарь Сазонов-Голубов, я и другие. В принципе мы признавали террористические факты с поправкой Н.Хрущева, который никак не мог помириться на факте убийства. Оговорка заключалась в том что совершивший убийство, не должен стараться спастись, а должен предоставить себя в распоряжение своих врагов и за смерть человека заплатить свою жизнью. Легкий протестовал, ему мало было убить одного врага, он хотел по крайней мере перебить их с дюжину. Филиппов не признавал террора, как факта борьбы, чего не признавали вообще и мы все. Мы смотрели на террор, как на отправление высшей справедливости, как на министерство юстиции революции. Главной задачей нашего тюремного кружка в программе считалась пропаганда, развивающая сознание и потом организованное восстание. Практической непосредственной деятельностью - взаимопомощь при побеге из Сибири и каторги, на которую каждый из нас мог смело рассчитывать. Был установлен общий шифр, ключ, пароль, кой-какие связи по Сибири. Эти пароли были у нас общие с тюремными киевскими паролями, ключом и шифром, какие были в то время приняты по инициативе Щедрина в Киеве и оттуда перевезены к нам. Связи тоже передал Щедрин. Хрущев был приговорен в каторжные работы на 20 лет. Филиппов в ссылку, откуда возвращен был для суда по процессу Сыцянко; также из ссылки был возвращен для суда по процессу Сыцянко Никитин. Жизнь наша в тюрьме оживилась, окрепли духом, бодро держали себя на следственных показаниях, отказывались от того, что говорили прежде, но это не имело уже значения.
Материал для обвинения был дан... обвинительный акт был составлен
Раз ночью, сидящие во 2 этаже одиночных камер заметили движение. Это перевозили из харьковских центральных тюрем Андреевской и Печенегской тех революционеров, которые были осуждены на каторгу по процессу 193 и 50, по процессу Ковальского, по процессу Долгушина и других. Это были так называемые "заживо погребенные". Содержать их в центральной России, после убийства князя Кропоткина, оказалось для правительства неудобным, их нужно было удалить с поля зрения в далекую Сибирь
Bсe политические из центральных тюрьм харьковской губернии перед отправлением на Кару отправлялись опять-таки в уездный город Мценск, а не в губернский. Перевозимые в мценскую тюрьму, ночевали одну ночь в харьковской губернской тюрьме. Мы завели с ними переписку; переписка ограничивалась передачей писем на волю, о том, что их перевозили в мценскую тюрьму. В губернской остался один Плотников по процессу Долгушина, его показания в центральной тюрьме, как характеристика деятельности кружка Долгушина, были уликой против одного из привлекающихся по процессу Сыцянко, почему он и был оставлен. Завести сношение с ним не было никакой возможности, все записки он рвал, не удостаивая ответом. Плотников сошел с ума в одиночках центральных тюрем... Ему пришлось пережить очень тяжелый факт. Отец его, священник, приехал к нему на свидание и на свидании ударил его по щеке... Что хотел отец этим показать: свою родительскую власть или верноподданнические чувства, - кто знает...
Наконец мы получили обвинительный акт. Началось время либеральных веяний. В воздухе пахло Лорис-Меликовской конституцией. В Харькове был генерал-губернатором Дундуков-Корсаков, жена которого в юности, как говорили, сочувствовала декабристам, смотрел на молодежь снисходительно-покровительственно. Все это создало либеральное отношение к подсудимым. Может быть и Лорис-Меликов, симпатизировал городу, где началась его политическая карьера
На суде нам нужно было организовать поведение подсудимых. Нужно было согласить шкурные инстинкты одних с молодой энергией других, желающих искупить ошибки своего поведения на дознании. Маныч, Блинов, Богуславский пылали желанием поскорее заключить в свои объятия жен, матерей, невесть, хотя бы даже высылкой спастись от тюрьмы, так сильно давившей их нравственный мир. Их нужно было сдерживать. Никитин, Филиппов, Легкий с негодованием говорили о таких шкурных инстинктах, нужно было примирить и это негодование. Осторожный Тихотский, осторожность которого граничила с трусостью на суде, не хотел обнаружить фактов, компрометирующих судебное дознание
Лучший способ заставит самоспасающегося не говорить больше чем следовало, соблюсти свое достоинство заключался в следующем: в нашем исполнительном комитете было постановлено, что Легкий будет дергать за фалду, каждый раз того, кто увлечется самоспасанием. Вышла на суде комичная сцена. Маныч, увлекшись, на суде, почти впал в слезливый тон, Легкий сначала дергал; Маныч не обращал внимание на предостережение и продолжал в том же тоне, тогда Легкий схватил его своими могучими руками за бока сюртука и посадил на скамью. Трогательная речь Маныча прекратилась и он обратился по адресу Легкого: «вы меня губите»
В обвинительном акте всех обвиняли в принадлежности к тайному сообществу именующему себя партией «Народной Воли». В разных формах выразилась эта принадлежность: одни сочувствовали, другие помогали, третьи укрывали, четвертые знали и не доносили т.е. были попустители. Меня кроме обвинения в сообществе, как сочувствующего и помогавшего, обвиняли в оскорблении чиновника при исполнении им своей обязанности, хотя и не в присутственном месте, но при зерцале, хотя и не бранными словами, но словами опозоренными историею. В обвинительном акте каждый значился по списку в порядке ответственности. Самой крупной ответственности подвергался Сыцянко молодой, его отец, Легкий и т.д.
В последнем слове отец Сыцянко говорил о своем сыне как талантливом юноше, способном сделаться в будущем честным гражданином и, если в чем-нибудь виновен его сын Александр, то пусть судят отца, так как он отец ответствен за сына; его речь прерывалась рыданиями и произвела сильное впечатление на публику; еще более сильное впечатление на публику произвела речь молодого Сыцянко, он, наоборот, оправдывал во всем отца и признавал себя виновным во всем, рисовал картину своего сиденья в карцере на основании показаний свидетелей и говорил, что если, что-нибудь он показывал компрометирующее его отца, то он делал это бессознательно, подавленный тяжелым впечатлением тюрьмы. Прокурор требовал всем смягчения наказания. Относительно меня прокурор засчитал время моего предварительного заключения в счет двух месяцев минимального наказания
Сыцянко и Легкого приговорили к ссылке на житье в отдаленные губернии Сибири. Они оба отбыли в Киренск [Иркутской губернии]. Голубов ссылался в Якутскую область, Никитин на прежнее место жительства, Филиппов в Западную Сибирь, остальные освобождены были (Блинов, Кузнецов, Гейер, Маныч, Тихотский, Богуславский, Сыцянко-отец)

[В.А.Данилов Дело харьковской группы "Народной Воли" Процесс Сыцянко, 1879-1880
http://www.hrono.ru/dokum/1800dok/1880syc.html]